Мой друг сказал: «На самом деле я притворяюсь. Я как робот или актер, изображаю то, что от меня ждут. В глубине души я ничего не чувствую». Другой приятель говорил о том, что знает только три состояния: ему хорошо, ему плохо и ему никак.
Подружка говорила: «Я все помню, но просто ничего не чувствую». Знакомая однажды поделилась: «Мне кажется, что люди вокруг ведут себя, как истерички. Почему с ними постоянно что-то происходит? Откуда они берут все эти переживания? У меня их просто нет!».
Еще недавно я хорошо их понимала, потому что сама не вполне могла различать, что именно со мной происходит. Я никогда не говорила: «Мне грустно, мне тревожно, я счастлива, я рада, я сочувствую тебе, меня это огорчает, мне больно и обидно, меня это раздражает, мне страшно» — таких слов у меня просто не было.
Такое ощущение, что я сразу начинала действовать, не используя слова и не понимая, что со мной происходит, каковы мои мотивы. Я знала, что делать, но не знала, почему мне нужно это делать.
Содержание
Фотограф Ира Анненкова
Один из приятелей сказал: «Мне настолько пофиг, как будто я уже умер». Другой говорил: «Почему меня что-то должно волновать? Я знаю способ успокоиться».
Моя близкая подруга утверждала: «Я просто не хочу зависеть от людей. Это ненадежный источник счастья. Зачем мне люди, если я всегда могу купить вещества? Как пиццу заказать. Известно, сколько ты платишь, известно, что ты получишь. А с людьми никогда не узнаешь заранее. Тебя могут безумно любить 10 лет, а потом разлюбить в четверг».
Жажда целостности
У нас в комнате висела табличка с надписью I’m cyborg but that’s O.K. – «Я киборг, но это нормально». И мы гордились тем, что нас ничем уже не удивишь, тем, что мы легко сохраняем самообладание в то время, как все вокруг сходят с ума от неконтролируемых эмоций. Лучше всего мы понимали четыре состояния: усталость, скука, безразличие и одиночество.
В отличие от других людей мы даже не мечтали стать счастливыми. Мы желали всего лишь избежать несчастья.
Мы находили что-то особенно привлекательное в физических страданиях. Нас вдохновляли раны и царапины, ссадины и синяки, потому что они болели и давали ощущение, что мы еще живы.
Фотограф Ира Анненкова
Мы никогда не избегали неприятных ощущений и иногда даже стремились к ним. Не высыпались чтобы хотеть спать. Не ели, чтобы ощущать голод. Беспредельно уставали, чтобы чувствовать боль в мышцах и путаницу в мыслях. Смотрели на элегантные и необычные вещи, чтобы почувствовать жажду обладания. Провоцировали ненависть, презрение, ярость или острую влюбленность у окружающих, чтобы на нас обратили внимание. И на нас обращали внимание, потому что мы легко делали то, на что не могли решиться другие люди.
Этот образ жизни был единственным известным нам противоядием от апатии. Мы искали тот шок, который разобьет наши скафандры, сделает нас живыми и чувствующими. И мы игнорировали инстинкт самосохранения до тех пор, пока он не начинал вопить во все горло: «Беги отсюда! Меняйся, иначе погибнешь!» Иногда я слышала этот крик очень отчетливо, а иногда он до меня не долетал.
Фотограф Ира Анненкова
Гид по людям для инопланетян
Спустя несколько лет я оказалась в отделении реабилитации. Это был рискованный и очень неприятный эксперимент, и я планировала покончить с собой, если он не даст нужный мне результат.
Психиатр, стоя у доски (как в школе) читал лекцию об алекситимии, состоянии, при котором у пациента просто нет слов для описания собственных чувств, и он не понимает, какое чувство переживает сейчас. Я тогда подумала, что это история обо мне, о всех нас, о моих друзьях и приятелях.
Фотограф Ира Анненкова
— Для того, чтобы вам было легче различать чувства, воспользуйтесь следующей таблицей, — сказал врач.
И нам раздали распечатанные таблицы, целые стопки бумаг, по которым мы могли бы хоть как-то ориентироваться в своем хаосе. В первой графе было указано чувство, например, злость. Во второй – внешние симптомы злости:
- напряжение в мышцах рук и ног;
- сжатые челюсти;
- учащенное сердцебиение;
- повышение артериального давления;
- изменения тембра голоса и многое другое.
В следующей графе были описаны действия, которые человек обычно совершает при появлении этого чувства. Он может:
- ударить что-то или кого-то;
- кинуть какой-то предмет, разбить его;
- убежать из того места, где находится;
- кричать на собеседника, разговаривать на повышенных тонах;
- активно двигаться, ходить по комнате, размахивать руками.
Там был длинный список возможных действий, как меню, из которого можно выбрать. В следующей графе были представлены более конструктивные варианты, как выражать злость:
- сказать о том, что злишься;
- обозначить, что конкретно не устраивает;
- разговаривать до тех пор, пока в диалоге не родится взаимопонимание.
Не так уж много вариантов, к тому же, как мне сейчас кажется, никто не смог бы это выполнить в тот момент, когда сильно сердится.
В таблицах было множество чувств: восхищение, печаль, обида, одиночество, тревога, страх, стыд. Наверное, не меньше 30-40 разных наименований с подробным описанием симптомов и способов выражения этих состояний. Кто-то пошутил, что это «Гид по людям» для инопланетян. Мы точно были пришельцами в этом новом странном мире.
— Моя мать называла меня истеричкой, когда я плакала, — сказала одна девушка, Аня.
— Да, мой отец тоже говорил, что нельзя злиться, — подхватил один парень, Борис.
Я вспомнила своих родителей и то, что они говорили по поводу чувств. Они высмеивали тех, кто вел себя эмоционально и открыто, но сами при этом не были образцом здравомыслия или самообладания.
Они позволяли себе все, что угодно, они злились, кричали, игнорировали, издевались, разводили на жалость, манипулировали, вели себя импульсивно и не думали об окружающих.
Оказалось, что запрет на переживание и выражение чувств – не мое собственное решение, а привычка и результат родительской дрессировки.
Их правила «хорошего тона» и «безупречного поведения» распространялись только на меня: «Это ты всегда должна быть спокойной и милой, а нам можно все!».
— Я злюсь на своих родителей за то, что они такие бесчувственные двуличные козлы! – сказала я прямо там на лекции и увидела, как мои товарищи по выздоровлению смотрят на меня с удивлением, как будто я преступила закон. Стало очень тихо, а потом Аня сказала:
— И я злюсь! Моя мама тоже козел!
— И я! – подхватил Борис – и мой отец редкостное животное!
Я больше не хотела быть удобной ни для родителей, ни для кого бы то ни было. Чтобы остаться в живых и не употреблять, мне нужно было научиться по-другому расставлять приоритеты: сначала я буду удобной для себя, а потом подумаю, хочу ли я беречь чьи-то нервы и быть удобной.
Фотограф Ира Анненкова
Говори и показывай: дневник чувств
Вторая часть лекции была на следующий день. Нам раздали тетрадки в линейку, 14 листов. Само по себе это вызывало смешанные чувства, многие не держали ничего подобного в руках с момента окончания школы. Меня лично это разозлило, мы что, на урок пришли?
— Здесь будем вести дневник, — сказал психиатр, — каждый день делать записи. Проснулись – с каким чувством, позавтракали – что почувствовали, сходили на малую группу, с чем вернулись в палату. Пошли на большую группу – с чем закончили, перед сном – какое чувство появилось.
— Что, каждый чих записывать? С каким чувством вдохнул, с каким – выдохнул? – начал возмущаться кто-то из ребят.
— Нет, только то, что для тебя важно, все остальное можно не писать.
Мои 14 листов так и не закончились за 48 дней в реабилитации. Для меня почти ничего не заслуживало упоминания в этой тетради.
Фотограф Ира Анненкова
Вечером записи зачитывали на большом собрании. Все, кто находился в отделении, собирались в лекционном зале, зажигали свечку, садились, кому как удобно по кругу. Как первобытные люди вокруг огня, только выздоравливающие алкоголики, наркоманы (трезвые, чистые и неудовлетворенные) и один игроман (всегда на тяге, злой, как Сатана).
Консультанты не вели дневник, просто с ходу описывали свой день, с такой легкостью, как будто сочиняют эти чувства. После высказывания консультанта, мы начинали с мучениями читать свои записи за день:
— Проснулся с апатией, сделал зарядку – бешенство, выпил кофе – эйфория, малая группа – восторг, потом бешенство, обед – удовольствие и бешенство. Почему еда всегда одинаковая? Почему посолить нормально не могут! Почему мы, как в детском саду, едим тут ложками, без ножей и вилок! Бешенство! Большая группа – раздражение, прогулка – скука. День прожил с чувством бешенства и тяги, – это Борис.
— Проснулась с ненавистью, зарядка вызывает ненависть, кофе – блаженство, малая группа – тоже ненависть, обед – безразличие, еда в целом отвратительная — ненависть, большая группа — ненависть, прогулка прошла с ненавистью. Чувство за день – определенно ненависть, сейчас есть чувство вины, — это Аня, — а еще мне смешно. Вам не кажется, что это идиотское упражнение?
Зарядка не нравилась никому, кофе обожали все. Кофе или чай были разрешены один раз в день, дозу стимулятора строго контролировала медсестра (половина чайной ложки кофе на человека!) Чай почти не пили, а за кофе стояла километровая очередь, в руках у каждого – пустая кружка с полоской тканевого скотча. На скотче – имя и номер палаты.
Громкая или бодрая музыка тоже были запрещены (как и любые электронные устройства), зарядка проходила под медитативные занудные саундтреки, от которых все хотели спать (и убивать друг друга) еще больше.
Фотограф Ира Анненкова
Кроме реакции на кофе и зарядку, все остальное в этом дневнике было не совсем правдой. Мы использовали какие-то слова, которые, как нам казалось, от нас хотят услышать, но не каждое из этих слов отражало наше состояние.
— Утро – усталость, зарядка – отвращение и усталость, кофе – радость, лучший момент за день, завтрак – безразличие, малая группа – скука, обед – безразличие, большая группа – безразличие, прогулка – удовольствие. День прошел с чувством напрасной траты сил, — это я.
— Напрасная трата сил, какое чувство? – это консультант.
— Опустошение? Апатия? Отчаяние? Я сверяюсь по таблице… Грусть? Злость?
— Какое твое чувство?
— Усталость. Мое чувство – это усталость. А сейчас есть раздражение. Но если строго по таблице, то гнев. Как правильно называется чувство, когда мне неприятно?
— Это что угодно может быть. Выбери то, что тебе кажется подходящим.
— Я выбираю ненависть.
И почти всем из нас назначали транквилизаторы. Записи в дневнике чувств учитывал психотерапевт и психиатр, они о чем-то совещались, и по их решению менялся набор таблеток, которые мы пили с утра и на ночь, а некоторые – и в обед. А некоторые – и не пили, а устраивали себе промывание желудка после того, как медсестра проверит, точно ли пациент проглотил горсть таблеток. А кое-кто специально писал о глубокой скорби и суицидальных мыслях, чтобы получить что-то помощнее.
Была ли в этих играх какая-то польза? И была ли польза от послушания для тех, кто принимал все, что предлагалось? И что мне дал, в конечном счете, этот дневник? Для чистоты эксперимента я старалась вникнуть в то, что от меня требуется. Вариант суицида был запасным.
Фотограф Ира Анненкова
Ты контролируешь чувства, или они контролируют тебя?
Мы не только описывали свое состояние, мы пытались и действовать по схемам из таблиц. Наверное, каждый сталкивался с дискомфортом, ведь это было очень непривычно и не приносило удовлетворения.
— Я злюсь! Я чертовски злюсь! – кричал Игорь-игроман, пиная все подряд, стулья, ножки столов, ударяя кулаками о мебель, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать бить людей.
— Игорь, что ты делаешь? Что случилось? – прибегала консультантка, хрупкая девушка с пышными волосами, которая уже лет 5 не употребляла героин.
— Что я делаю?! Выражаю свои чувства, выздоравливаю, будь оно проклято, это выздоровление!
Игоря попросили использовать другую графу из таблицы и даже не поставили отметку о нарушении режима за мат. Словами выражать гнев было сложнее, но мебель осталась целой, хотя руку себе он все же разбил до крови.
Фотограф Ира Анненкова
Я впервые воспользовалась графой с «правильными» реакциями только при выписке, на 48-й день. За мной приехал мой отец (раздражение, злость), забрал меня прямо посреди важного для меня собрания (ненависть, отчаяние, обида), хотя я просила так не делать и точно назвала время, в которое меня нужно забрать (обманутые надежды, разочарование).
После чего пошел вместе со мной к Главному врачу (безысходность, крайняя степень неудовольствия), стал выспрашивать о том, как у меня дела, умница ли его дочка (стыдоба, печаль, бешенство).
В разговоре они говорили обо мне так, как будто меня вообще нет в кабинете, «она пьет таблетки, она ходит на группы, она соблюдает режим». В какой-то момент я потеряла терпение и начала возмущаться, на что врач сказала: «Мы вообще зря тебя выписываем, тебе бы лежать тут подольше, а лучше – пожизненно, ведешь себя, как ненормальная» — (обида, ярость, безысходность).
Отец забрал мои вещи, с разочарованным видом закинул их в багажник, хлопнул дверью, я села на заднее сидение, и мы поехали в родительский дом. Был февраль, невероятно ярко светило солнце, повсюду лежал снег, и после месяца в линейном отделении и полутора месяцев заключения в реабилитации у меня было ощущение, что я еду в новую, но куда более опасную тюрьму (отчаяние, ненависть и страх).
Фотограф Ира Анненкова
Если я хочу что-то изменить, я должна адаптироваться. С этой мыслью я достала из сумки измятые листы с таблицей и стала смотреть вторую графу по своим актуальным чувствам. Там было написано: можно поговорить с другом. (Ха-ха, как будто у наркоманов и алкоголиков просто вагон поддерживающих друзей! Выбирай любого, как в супермаркете!)
— Пап, дай телефон, мне нужно позвонить срочно!
— Кому? Опять твоим дружкам торчкам и алкашам?
У меня получилось выпросить телефон, и я набрала единственного человека из моего окружения, который не употреблял, и которому было на меня все еще не плевать. К счастью, он поднял трубку сразу, и сказал, что ждал дня моей выписки.
Следующие полчаса, игнорируя отца (который громко включал радио, ругался и мешал мне говорить), я пересказывала своему другу все подряд лекции, которые слушала в реабилитации. Как будто мы просто болтаем, как у кого дела. Как будто я делюсь интересными новостями, которые только что узнала. Как будто он вовсе не спасает мне жизнь, а я – не нуждаюсь отчаянно в том, чтобы он не клал трубку.
Но этот разговор, на самом деле, был единственной причиной, почему я не попросила остановить машину и не выбежала из нее куда подальше, прямо без вещей и документов.
Это был самый первый, сложный раз. И я не могу сказать, что потом сразу стало легче. Чувства по большей частью были новым видом страданий, они не были приятными, они почти никогда не приносили облегчения. Я не улыбалась неделями подряд, и мне было не смешно, когда меня пытались заставить быть милой, или развлекать кого-то, или быть удобной.
Фотограф Ира Анненкова
В какой-то момент я стала воспринимать чувства, как сигналы о том, что происходит. Что-то не в порядке? Почему я злюсь? Что именно меня огорчило? Что вызвало ощущение отчаяния или апатии? Искать причины было нелегко, потому что чувства смешивались, все становилось очень сложным и неопределенным. Временами казалось, что проще всего – умереть и не решать все эти проблемы.
Спустя несколько месяцев у меня получилось не употреблять. Спустя год я нашла работу и уже жила отдельно от родителей, и мне стало лучше. Спустя еще полгода я встретила парня, которого полюбила и за которого вышла замуж. Спустя четыре года мы с семьей переехали из России в Европу. Примерно полтора года назад я нашла профессию, в которой у меня получается реализовывать свои таланты. Все это время чувства были чем-то вроде маяка или ориентира – что я хочу, что я могу сделать, куда мне нужно попасть в следующий момент, что делает меня счастливой.
Фотограф Ира Анненкова
В отличие от здоровых людей, которые могут (с неудовольствием, но все же) переносить некоторые состояния, зависимые люди практически не готовы в них находиться.
У них есть два способа улучшить свое самочувствие – это употреблять, либо активно менять окружающую действительность, меняться самим, устранять причины дискомфорта.
В том, что касается «социального успеха», статуса, денег и общественного признания, мы становимся очень упрямыми. Мы долгое время не были успешными и пытались убедить себя и других в том, что не нуждаемся в подобных глупостях. Но в выздоровлении оказывается, что нам нужны деньги, положение в обществе, круг друзей и коллег, и мы прикладываем значительные усилия, чтобы это получить.
Сейчас, если меня что-либо не устраивает, я не готова мириться с этим и не останавливаюсь до тех пор, пока мне не станет лучше.
Не знаю, изменится ли это когда-нибудь или нет, научись ли я не контролировать свои чувства и принимать все, что переживаю. Нужно ли это делать, есть ли в этом смысл? На сегодняшний день для меня самое важное чувство – это удовлетворение, ощущение удовольствия от проделанной работы. С этим чувством я заканчиваю текст.
